Книга Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

Именно этот завод у Чок-Ривера вызывал сильный интерес у полковника Заботина и других шпионов, оперировавших во время войны из советского посольства в Оттаве. Семья Понтекорво переехала в Чок-Ривер в 1944 году, чтобы быть ближе к его работе, и там он сделал важный вклад в ядерные исследования.

С 1943 по 1949 год Понтекорво регулярно ездил на научные конференции в Канаде и США. Помимо своей секретной работы в Чок-Ривере, которую ему запрещено было обсуждать, он специализировался на космическом излучении — грандиозной области исследований русских ученых во время войны. Поскольку космические лучи — частицы, которые бомбардируют Землю откуда-то из космоса, обладая энергией в тысячи раз больше, чем человек мог искусственно произвести, — не были засекречены, Понтекорво мог говорить о них часами, да и говорил, если его спрашивали. В одной только этой области он уже мог оказать большую помощь России. Что важнее, в его последние исследования в Чок-Ривере входили сверхсекретные работы с тритием — веществом, тесно связанным с водородной бомбой.

Несмотря на свое европейское прошлое и некоторые признаки того, что в Оклахоме он агитировал за коммунистическую партию, Понтекорво во время войны не вызывал никаких существенных подозрений. Он был не похож на шпиона — как и Зельцингер, который предоставлял русским ежедневный отчет со всеми последними данными о нацистских армиях на Востоке во время Второй мировой, или как Джуди Коплон, девушка из Бруклина, которая передавала Советам сведения о разоблачении русских шпионов в США после войны, чтобы их можно было заменить на других с наименьшим ущербом для шпионского аппарата. Да и если уж на то пошло, какой успешный шпион в мире хочет быть похожим на шпиона?

В поведении Понтекорво не отличался скрытностью. В этот период они с женой (которая с виду как будто не интересовалась политикой) произвели на свет еще двоих сыновей: Тито (названного в честь вождя югославских партизан) в 1944 году и Антонио в 1945 году. В отличие от Мэя и Фукса, тихих холостяков, Понтекорво был хорошим семьянином и любящим отцом. В отличие от Мэя и Фукса, замкнутых и робких, Понтекорво обожал бывать в обществе, от души посмеяться и заняться физическими упражнениями на свежем воздухе. Знакомые того периода не могут припомнить ни единого намека на коммунизм ни в том, что он читал, ни в том, что говорил, ни в том, как себя вел.

Возможно, у Бруно Понтекорво еще была надежда получить американское гражданство. В начале 1946 года он посетил завод «Дженерал электрик» в Скенектади в поисках работы, но без успеха. Он вернулся в Канаду на прежнее место в Чок-Ривере, который перешел в ведение управления атомной энергии британского министерства снабжения. В 1948 году Понтекорво посетил Радиационную лабораторию Калифорнийского университета, которая все еще играла важнейшую роль в атомных исследованиях, как о том можно судить по многозначительному абзацу в английском пресс-релизе того года о строительстве циклотрона в Харвелле:

«Аппарат позволит расщеплять ядра большинства атомов, а также получать новые виды ядер, которые не могут производить даже реакторы. Кроме того, он позволит проводить такие эксперименты в области ядерной физики, которые в настоящий момент осуществимы лишь в единственном месте мира: в Радиационной лаборатории Калифорнийского университета».

Видимой целью Понтекорво, когда он приезжал в Радиационную лабораторию, был поиск работы. Было ли это и его подлинной целью, он никому не сообщил.

Позднее, в 1948 году, итальянский ученый-беженец заочно получил британское гражданство в награду за важный труд во время войны. В начале следующего года он приехал в Англию и принял должность главного научного сотрудника в отделении ядерной физики в Харвелле с окладом 5500 долларов в год. Эта должность по рангу и оплате была чуть выше той, которой удалось добиться Фуксу. Они с Фуксом не могли не познакомиться, но не стали особо близкими друзьями.

В июне 1950 года Понтекорво согласился на должность профессора-преподавателя экспериментальной физики в Ливерпульском университете, где должен был приступить к работе с января 1951-го. Заместитель директора Харвеллской установки Скиннер собирался в Ливерпуль, чтобы расширить научную программу, и подыскивал блестящих ассистентов. Профессиональная квалификация Понтекорво, особенно в области космического излучения, не вызывала никаких сомнений. Понтекорво заявил, и тогда никто не усомнился в его искренности, что соглашается на эту работу потому, что она предлагает более широкие возможности для исследования, а не из-за повышения статуса и оклада.

Если в то время Понтекорво еще мечтал когда-нибудь стать состоятельным человеком, его мечты, вероятно, были связаны с Америкой, где еще в 1935 году была подана заявка на патент от имени шести ученых Римского университета, включая Ферми и самого Понтекорво, которые написали ту знаменитую статью об обстреле нейтронами. В 1940 году этой шестерке ученых был выдан патент США за номером 2206634. После войны они подали иск на 10 миллионов долларов к правительству США за нарушение патента во время и после войны — если бы они добились успеха в суде, Понтекорво получил бы не меньше полутора миллионов долларов. Иск еще дожидался суда, когда итальянец исчез за железным занавесом.

Многие аспекты исчезновения Понтекорво вызывают недоумение. Если относительно его вообще были какие-то подозрения, почему ему разрешили уехать за границу? Видимо, ответ заключается в том, что британцы тогда не ограничивали международных передвижений своих граждан, за исключением случаев ареста. Министр снабжения Стросс во время дебатов в Палате общин в октябре 1950 года намекнул, что ужесточение правил безопасности в Харвелле сыграло свою роль в решении Понтекорво перебраться в Ливерпуль. «У него был британский паспорт, — добавил Стросс, говоря о поездке Понтекорво на континент, — и его невозможно было задержать в стране».

Вели ли британцы наблюдение за Понтекорво в Европе? Едва ли, судя по тому, что они с опозданием узнали о произошедшем. Конечно, не было никаких признаков беспокойства или спешки в том, как Понтекорво на собственной машине отправились из Англии во Францию и дальше на юг, чтобы побывать в Италии — как выяснилось, у одной из сестер Понтекорво, которая вышла замуж за высокопоставленного коммунистического чиновника в Италии. Эмилио Серени, член политбюро итальянской компартии, был кузеном Бруно Понтекорво, как стало известно потом. По слухам, по крайней мере один из братьев Понтекорво был итальянским коммунистом не самого последнего разбора. Друзья семьи упорно утверждали, что ни родители, ни брат Бруно Гвидо, профессор евгеники в Шотландском университете в Эдинбурге, ни другой его брат, неназванный, который работал над радарами в США, не связаны с партией.

Приняв решение на озере Комо, Бруно Понтекорво стал собирать багаж. До этого он путешествовал налегке, но, когда он отправился на север, у него было двенадцать чемоданов. Может быть, в них были научные материалы, собранные в расчете на возможную эмиграцию?

Намереваясь прикрыть свое бегство, Понтекорво 31 августа, в последний день своего отпуска, написал письмо в Харвелл о том, что у него проблемы с машиной, и это было недалеко от правды, но он все же надеется успеть на важную научную конференцию в Англии в середине сентября, а это уже, по всей видимости, было неправдой. Одновременно к нему из Харвелла отправилось письмо, в котором ему на обратном пути предлагалось посетить европейскую конференцию по космическому излучению в Швейцарии. Если это указание предназначалось для того, чтобы показать доверие к нему, усыпить его бдительность, как повышение Клауса Фукса после того, как он попал под подозрение, то оно не достигло цели. В тот же самый день Понтекорво отправились в дорогу до России. Поскольку харвеллское руководство не знало планов ученого, у него не возникло никаких вопросов к его передвижениям до 21 сентября. К тому времени Понтекорво уже пробыли в России не меньше двух недель.